Митр. Трифон (Туркестанов).

Митрополит Трифон (Туркестанов). Очерк жизни.

trifon1

Детство и юность
Митрополит Трифон (в миру Борис Петрович Туркестанов) по отцу принадлежал к древнему грузинскому княжескому роду, восходящему к XV веку[1]. Его прапрадед, князь Борис (Баадур) Панкратьевич Туркестанов, переселился из Грузии в Россию при Императоре Петре I (1689-1725).
Отец будущего митрополита Трифона, князь Петр Николаевич Туркестанов (1830-1891), был человеком умным, серьезным, благородным, обладал мягким сердцем, изысканно-утонченной деликатностью; был идеалистом, которого практическая сторона жизни мало интересовала[2]. В 1861 году по болезни Петр Николаевич оставил военную службу и поселился в имениях жены, уступив отцовские имения своим братьям[3]. Он умер 13 сентября 1891 года и был похоронен у Смоленского собора Новодевичьего монастыря в Москве (надгробие разрушено в 1920-е годы).
Супруга его, Варвара Александровна Туркестанова (урожденная Нарышкина, 1834-1913) в раннем детстве лишилась родителей и осталась на попечении нежно любившей ее тетки, княгини Евдокии Михайловны Голицыной. В ее детской памяти запечатлелись поездки в Спасо-Бородинский монастырь, где игуменией была другая ее тетка, Маргарита Михайловна Тучкова¬ (в монашестве Мария), ее рассказы о великих событиях Отечественной войны 1812 года, о славных героях, о тяжелом испытании, выпавшем на ее долю и завершившемся победой духа и торжеством христианской любви… Варвара Александровна не раз вспоминала и о другой замечательной встрече (это событие из ее детства было хорошо известно всем близко знавшим ее). Однажды, вскоре после смерти матери, Евдокия Михайловна привезла девочку к великому святителю Московскому Филарету на благословение. Утешая малютку, митрополит сказал, между прочим: «Твоя мать была святая. Она теперь в раю». «А что делают в раю?» — спросила маленькая Варвара. «В раю молятся Богу», — отвечал ей серьезно святитель. Разочарованная таким ответом, девочка воскликнула: «Только молятся? Как это скучно!» Митрополит положил ей руку на головку и серьезно, проникновенно произнес: «Дай Бог тебе, дитя, познать впоследствии сладость молитвы».
Выйдя замуж, Варвара Александровна имела шестерых детей и после смерти мужа до конца дней своих более двадцати лет вдовела. Господь Промыслитель привел ее к познанию сладости молитвы, которая стала внутренним средоточием ее чуткой души, касающейся «миров иных», жизнью ее сердца. Ее часто можно было встретить в самых отдаленных московских храмах, любила она бывать в Троице-Сергиевой лавре. Всегда находя опору и утешение в молитве, все испытания, выпавшие на ее долю, Варвара Александровна переносила с великим терпением. Принадлежа по рождению своему к высшему аристократическому кругу, умная, общительная, с необыкновенно живым характером, княгиня Варвара была проста в обращении, никогда никого не осуждала, всегда смиренно думала о себе и чаяла милости только от Бога. По словам ее биографа, «преклонные годы и неизбежные недуги совершенно истощили ее и без того слабый организм; но это маленькое, худенькое, хрупкое существо до последней минуты хранило в себе огонь жизни; слабело тело, цепенел язык, но дух был бодр, ум и память поражали своей ясностью»[4]. Варвара Александровна мирно скончалась 11 сентября 1913 года в тихой келье Богоявленского монастыря, где упокоил ее в конце жизни старший сын — епископ Трифон, который и отпевал ее. Варвара Александровна была похоронена в Донском монастыре, близ алтаря Михайловского храма.
Будущий митрополит Трифон, в святом крещении Борис, был вторым ребенком в семье — после своей старшей сестры Екатерины. Он родился 29 ноября 1861 года в Москве. Раннее детство его протекало в Москве и в подмосковном имении матери — селе Говорове (недалеко от теперешнего Востряковского кладбища), где в большом старинном парке с двумя прудами располагался одноэтажный дом с террасой; здесь же, в парке, стоял каменный храм в честь Рождества Пресвятой Богородицы. С детских лет Борис привык к церковным службам, постовым говениям и праздникам, к размеренному, устоявшемуся и освященному церковному быту. Спустя много лет, в 1915 году, будучи на фронте, преосвященный Трифон вспоминал, как проникновенно, с силой внутреннего чувства, читал вслух вечерние молитвы его глубоко верующий отец. В Москве Борис брал уроки церковного пения у настоятеля церкви Иоанна Воина, прислуживал в алтаре. С юных лет полюбил он храм Божий и пламенно желал посвятить себя служению Церкви.
Из детства Бориса Туркестанова известны следующие два знаменательных события, о которых рассказала Варвара Александровна.
В младенчестве Борис был очень слаб и часто болел. В одно время он так расхворался, что врачи не надеялись на его выздоровление, и тогда верующая мать прибегла к Врачу небесному. Она любила молиться в церкви мученика Трифона, находившейся на окраине Москвы[5], и теперь стала просить святого мученика за своего малютку-сына, обещая, если он выздоровеет, посвятить его на служение Богу. После этого мальчик стал быстро поправляться и скоро совсем выздоровел.
Другой случай связан с именем известного оптинского старца Амвросия. Однажды Варвара Александровна совершила поездку с сыном Борисом в Оптину пустынь. Когда они подходили к хибарке преподобного Амвросия, старец неожиданно сказал стоявшему перед ним народу: «Дайте дорогу, архиерей идет». Расступившиеся люди с удивлением увидели вместо архиерея приближавшуюся женщину с ребенком.
Борис Туркестанов учился в частной классической гимназии известного педагога Л. П. Поливанова, одной из лучших в Москве (она располагалась на Пречистенке). К концу 1870-х годов относится его знакомство со старцем иеромонахом Варнавой, которого гимназист Борис Туркестанов посетил во время говения в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой лавры в дни Петрова поста. С этого времени началось его духовное знакомство с преподобным Варнавой, продолжавшееся до конца жизни старца († 17 февраля 1906 года).
В годы юности он увлекался театром, участвовал в любительских спектаклях. Однако пробы его, по его собственному признанию, большей частью были неудачны. Тем не менее, интерес к театральной сфере преосвященный Трифон сохранил на всю жизнь. В годы архиерейского служения и в годы пребывания на покое театр был предметом его особого пастырского внимания и заботы. Не случайно среди его духовных чад были представители сценического искусства — композитор и дирижер Н. С. Голованов, певица А. В. Нежданова и другие, — которым, несомненно, опыт общения со старцем-архиереем помог в лихолетье устоять в вере.
В 1883 году Борис успешно окончил гимназию и поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Однако светское высшее образование и последующая деятельность не привлекали его. В одном из писем 1920-х годов преосвященный Трифон описывает свою беседу с артистом Малого театра М. А. Решимовым, происшедшую в начале 1880-х годов в Ялте, где он был в качестве спутника со своим больным астмой отцом. В ней юный князь определенно говорит об избрании им иноческого пути, несмотря на непонимание со стороны большинства людей его круга — за исключением матери. Вскоре после этой беседы Борис Туркестанов поступил в Введенскую Оптину пустынь (вероятно, в 1884 году).

Монашество

Его духовным наставником стал преподобный Амвросий. В своей маленькой скитской келье старец благословил послушника Бориса облечься в иноческие одежды… Светлый образ святого старца, его мудрые слова навсегда запечатлелись в сердце послушника; впоследствии преосвященный Трифон не раз обращался к ним в своих проповедях и поучениях. Иеромонах Трифон присутствовал при погребении старца, почившего 10 октября 1891 года. В надгробном слове он отметил, что отличительным свойством его почившего наставника была христианская любовь — «та любовь, которая во всех людях видит прежде всего образ и подобие Божие, и любит его, и плачет о его искажениях, если замечает их, и не гордым словом упрека встречает слабости и немощи человеческие, но все их несет на себе»[6].
В Оптиной пустыни князь Борис Туркестанов познакомился с Константином Николаевичем Леонтьевым, который жил там с марта 1887 года до своей последней болезни, постигшей его в августе 1891 года.
В 1889 году молодой князь-послушник по благословению своих духовных руководителей, занимает место учителя и надзирателя в миссионерском Осетинском духовном училище во Владикавказе. 31 декабря 1889 года князь Борис Туркестанов, в возрасте 28 лет, был пострижен в монашество с именем Трифон. Чин пострижения был совершен в церкви Тифлисской Духовной семинарии за всенощным бдением ректором архимандритом Николаем (Зиоровым)[7]. В день Нового года высокопреосвященный Экзарх Грузии архиепископ Палладий (Раев)[8] рукоположил инока Трифона в сан иеродиакона, а в день Богоявления, 6 января, — в сан иеромонаха. Так исполнился обет, данный его благочестивой матерью.
В 1891 году, также за «послушание воле духовных руководителей», иеромонах Трифон поступил в Московскую духовную академию. Ректором академии в то время был 28-летний архимандрит Антоний (Храповицкий)[9], недавно вступивший в эту должность. О. Антоний, отличавшийся особенной любовью к монашеству и пастырству, отнесся к студенту-иеромонаху «очень сердечно, истинно по-братски»[10].
Будучи студентом Московской духовной академии, иеромонах Трифон нес послушание священника в пересыльной тюрьме Сергиева Посада. За это служение он был награжден золотым наперсным крестом.
В 1895 году иеромонах Трифон окончил Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия. В отзыве на его диссертацию «Древнехристианские и оптинские старцы» ректор академии архимандрит Антоний отмечал хорошее знакомство автора с аскетической литературой и его горячее сочувствие иноческому подвигу[11].
8 августа 1895 года иеромонах Трифон был определен смотрителем Московского духовного училища при Донском монастыре. В этой должности он прослужил два года, проявив себя хорошим администратором.
14 июня 1897 года он был назначен ректором Вифанской Духовной семинарии, расположенной в окрестностях Сергиева Посада, и одновременно возведен в сан архимандрита, а вскоре получил ответственное назначение на должность духовного цензора изданий Троице-Сергиевой Лавры. Ректором Московской духовной академии был в то время епископ Волоколамский Арсений (Стадницкий)[12], с которым у архимандрита Трифона сложились искренние дружеские отношения.
В конце сентября 1899 года архимандрит Трифон был назначен ректором Московской Духовной семинарии[13].
О. Трифон не предполагал для себя того пути, который открывался пред ним назначениями на церковные учебно-административные должности. Окончив академию, он, по собственному его призванию, надеялся возвратиться в дорогую ему иноческую обитель. Неожиданным было и это новое назначение. Но, покорствуя указанию неисповедимой воли Божией, против своего желания, принимал иное церковное служение с твердой верой и упованием на помощь Божию.
Сравнительно недолго (два года) исполнял он обязанности ректора Московской Духовной семинарии. В годы ректорства архимандрита Трифона в духовных учебных заведениях стала известна его особенная любовь к проповеданию слова Божия — тот дар слова, за который впоследствии он получил прозвание «московского Златоуста».
С 21 февраля 1898 года Московскую архиерейскую кафедру занимал митрополит Владимир (Богоявленский). Архипастырь, заботившийся о духовном просвещении христиан, колеблемой «всеотрицающим, всеразрушающим духом неверия и вольномыслия», пожелал видеть ревностного инока-пастыря среди своих викариев. Святейший Синод определил, а Государь Император высочайше утвердил архимандриту Трифону быть епископом богоспасаемого града Дмитрова. 28 июня 1901 года в синодальной конторе в Москве был совершен чин наречения архимандрита Трифона во епископа Дмитровского, второго викария Московской епархии. Хиротонию архимандрита Трифона совершили 1 июля 1901 года в Большом Успенском соборе Московского Кремля митрополит Владимир, епископ Рязанский и Зарайский Полиевкт (Пясковский), епископ Можайский Парфений (Левицкий), епископ Волоколамский Арсений (Стадницкий) и члены Московской синодальной конторы епископы Нестор (Метанцев), Григорий (Полетаев) и Нафанаил (Соборов).

Епископ Дмитровский

trifon2

Принимая «хиротонию архиерейской благодати», архимандрит Трифон имел перед собою идеал пастыря, начертанный святыми отцами[14]. Он вступал в епископское служение во время «тяжелое и смутное» для Российского государства и Церкви. «Никогда на ниве Христовой не было столько плевел, как ныне, — говорил Высокопреосвященный Владимир, напутствуя новохиротонисанного епископа, — никогда враг человеческого спасения диавол не употреблял столько усилий к разрушению Царства Божия на земле[15], как теперь…» Призывая «смело стать на стражу веры и Церкви Православной», архипастырь ободрял его словами, сказанными некогда Господом апостолу Павлу: Не бойся, но глаголи, и да не умолкнеши; зане Аз есмь с тобою… (Деян. 18, 9-10) Особенно же он надеялся, что епископ Трифон не оставит вне своего пастырского воздействия те высшие сословия, в большинстве своем далеко уклонившиеся от церковного благочестия, к которым он близко стоял по своему происхождению…

Викарный епископ Дмитровский в то время имел местопребыванием древний Богоявленский монастырь, являясь его настоятелем. Преосвященный Трифон был епископом Дмитровским и настоятелем этой обители в течение почти пятнадцати лет — до первой мировой войны.
Во время своего настоятельства он устроил в Богоявленском соборе придел во имя святителя Феодосия Черниговского (освящен 17 мая 1904 года), отремонтировал храмы, привел в порядок церковную утварь, провел электричество. Владыка заботился и о внутреннем благоустроении обители; он стремился к тому, чтобы «все общество иноков было соединено одним духом любви к Господу Богу, одушевлено твердою верою в истинность и непоколебимость святой Церкви, зиждилось на тех же твердых началах иноческой жизни, на каких основано было первоначальное монашество».
Владыка-настоятель отечески относился к братии, о чем свидетельствуют немногие сохранившиеся его речи, обращенные к инокам Богоявленской обители по разным случаям. Так, например, когда 29 марта 1904 года в больнице-приюте для монашествующих при Даниловом монастыре[16] скончался духовник Богоявленской обители иеромонах Димитрий (в миру священник Димитрий Муретов), преосвященный Трифон по собственному желанию совершил в Даниловом монастыре заупокойную литургию и погребение почившего — по пасхальному чину и, как подчеркивают «Московские церковные ведомости», «с обычным ему благолепием и истовостью».
Заботился он и о том, чтобы обитель, находившаяся «среди многошумного, многомятежного столичного города», была надежной пристанью для мирян, чтобы они могли «отдохнуть здесь душой, умиротвориться и успокоиться после всевозможных мирских соблазнов, бурь лжеучения, взаимно противоречащих друг другу, словом сказать, после мирской жизни — неустойчивой, шаткой, маловерной, преданной призрачным интересам минуты, тщеславной, постоянно колеблющейся между добром и злом, унывающей и отчаивающейся».
В дни служения епископа Трифона в Богоявленском монастыре собиралось множество верующих, среди них немало представителей образованного общества. По воспоминаниям современников, епископ Трифон был невысокого роста, худощав и сутуловат. Он обладал красивым звучным голосом, который был слышен во всех уголках храма. Его служения отличались особой торжественностью и красотой, внутренней сосредоточенностью и умилением. Все в храме составляли как бы единое целое — одну душу, одно сердце (ср.: Деян. 4, 32), а в алтаре стояла такая благоговейная тишина, что находившиеся там не решались даже шепотом сказать слово.
Помимо общего руководства монастырем (у настоятеля-епископа был наместник в сане архимандрита, непосредственно управлявший повседневной жизнью иноков), у владыки было множество забот как у викарного епископа и ближайшего сотрудника митрополита Владимира по управлению епархией. Бесконечная череда утомительных трудовых дней, чтение бумаг, прием бесчисленных просителей, всяческие тревоги, заботы и волнения…
Преосвященный Трифон любил «старую тихую Москву с ее своеобразным укладом жизни, старомодной по внешности, неказистой, далекой от блеска культурных европейских центров… в этой Москве было много какого-то уюта, много простоты, радушия, полное отсутствие чиновнического лоска». Здесь он провел все годы своего архиерейского служения, здесь он пребывал и на покое в 1918 — начале 1930-х гг., уже совсем в иных условиях, дорожа возможностью служить в редеющих московских храмах, быть рядом с ее святынями…
Как викарному епископу (а с 1904 г. он был первым (старшим) викарием Московской епархии), ему часто приходилось служить в Большом Успенском соборе Кремля, в кафедральном храме Христа Спасителя, во многих других храмах первопрестольной столицы. Он участвовал в крестных ходах, часто возглавляя их. А крестные ходы были тогда в Москве не редкость: в праздник Богоявления и Преполовения Пятидесятницы шли из Большого Успенского собора к Москве-реке, в праздник Донской иконы Божией Матери (19 августа) — в Донской монастырь, в день Сретения Владимирской иконы (26 августа) — в Сретенский монастырь, в день пророка Илии (20 июля) — из Успенского собора и монастырей в храм пророка Илии на Воронцовом поле… Владыка служил молебны по случаю различных событий и памятных дней и перед чтимыми московскими святынями[17], совершал заупокойные богослужения и панихиды в дни поминовения членов Императорской фамилии, государственных деятелей и пастырей церковных[18], освящал храмы и различные благотворительные и просветительские учреждения, участвовал в годичных актах Московской Духовной семинарии, в торжествах духовных и светских учебных заведений Москвы, в беседах и чтениях, устраиваемых в Большом епархиальном доме[19], в собеседованиях со старообрядцами, неоднократно совершал поездки по епархии[20]. В 1910 году, во время отпуска митрополита Владимира, преосвященный Трифон управлял Московской епархией.
Преосвященный Трифон был председателем Московского отделения попечительства о слепых, членом Серафимовского благотворительного комитета, активно участвовал в деятельности Московского отделения приюта для детей-калек и умственно отсталых, в других благотворительных и духовно-просветительных обществах. Как настоятель Богоявленского монастыря, он являлся попечителем Александро-Мариинского детского приюта в селе Марфине для подготовки мальчиков в духовные училища.
В годы своего служения владыка был свидетелем прославления святых угодников Божиих: преподобного Серафима Саровского (1903), святителя Иоасафа Белгородского (1911), участвовал в прославлении священномученика Ермогена, Патриарха Московского и всея Руси (1913). Преподобный Серафим Саровский был особенно почитаем в Богоявленском монастыре, управляемом епископом Трифоном; он «как бы избрал себе жилищем наш монастырь» — вспоминал архипастырь… В июле 1904 года вместе с несколькими иноками Богоявленского монастыря и своим братом князем Дмитрием Петровичем Туркестановым владыка совершил паломничество в Саровскую пустынь[21].
Преосвященный Трифон неоднократно, по назначению Синода, совершал дальние поездки в другие епархии — в Иверский Выксунский монастырь (в июле 1903 г.), в Яблочинский Свято-Онуфриев монастырь Холмской епархии, на западной окраине Российской Империи (в 1907 г.), где настоятелем в то время был его постриженник (1904 г.) иеромонах Серафим (Остроумов)[22]. В июле 1911 г. владыка побывал на севере, в монастырях Соловецком и Трифоно-Печенгском…
Святитель Трифон был знаком со всероссийским молитвенником протоиереем Иоанном Кронштадтским, который несколько раз служил в Богоявленском монастыре. Владыка отмечал, что о. Иоанн принадлежал к числу тех избранников Божиих, которые носят в душе благодатный мир и любовь, и всюду возвещают этот мир, и всюду приносят своей любовью светлую радость.
Преосвященный Трифон был хорошо знаком с почитаемым в Москве праведником и подвижником епископом Антонием (Флоренсовым)[23], жившим в то время на покое в Донском монастыре. Этих двух архипастырей связало чувство глубокой духовной приязни, о чем свидетельствуют, в частности, воспоминания епископа Антония.
Будучи еще ректором Московской семинарии, архимандрит Трифон бывал на праздничных приемах в Доме московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича. Впоследствии благочестивый Великий князь и его супруга Великая княгиня Елисавета Феодоровна часто молились за торжественными праздничными богослужениями, в которых участвовал и преосвященный Трифон.
Между тем, «лукавое время» выдвинуло череду трагических исторических событий, движущихся под одним и тем же знаком либеральных преобразований, а по сути — разрушения традиционных православных устоев общества.
На Дальнем Востоке шла тяжелая русско-японская война (26 января 1904 — август 1905), принесшая России ряд тяжелых поражений и закончившаяся поспешным, преждевременным миром; а между тем внутренняя смута расшатывала общество и волновала народ. Начались забастовки в Петрограде, распространившись затем на многие города; бастовали заводы, типографии, железные дороги, университеты; по улицам городов ходили толпы людей с красными флагами, «революционные ораторы» всюду сеяли беспорядки, бесчинства и насилия, воспламеняя в возбужденной толпе желание призрачной свободы… От рук террористов-революционеров один за другим уходили из жизни преданные сыны Отечества. «Нужно ли разъяснять и доказывать, — говорил святитель Трифон, — что и ныне обезумевшие в своей вражде против Церкви Православной и Царя Самодержавного отщепенцы русского народа в своих богоборных социалистических утопиях лелеют идеалы не лучше языческих, ибо они проповедуют даже не просто идолопоклонство, а сознательное безбожие под именем свободы — вместо самодержавной власти Помазанника Божия деспотизм толпы?»
В Москве всюду гремели выстрелы, на каждом шагу грозила смерть, город казался осиротевшим. Епископ Трифон призывал свою паству молиться, говеть, исповедоваться, причащаться. В день памяти святителя Николая, 9 мая 1905 года, он совершал молебен на Красной площади, собравший множество верующих москвичей, которые пошли за своим пастырем, «не устрашившись никаких угроз, готовые даже принять смерть»…
4 февраля 1905 года взрывом бомбы социалиста-революционера Каляева в самом сердце Москвы, священном Кремле, был убит Великий князь Сергей Александрович. С удивительным христианским величием пережив мученическую кончину своего мужа, Великая княгиня Елисавета Феодоровна основала в Москве, на Большой Ордынке, Марфо-Мариинскую обитель милосердия. 9 сентября 1909 года святитель Трифон освятил в этой обители больничный храм во имя святых жен Марфы и Марии. 9 апреля 1910 года, за всенощным бдением, по чину, разработанному Святейшим Синодом, он посвятил насельниц обители в звание крестовых сестер любви и милосердия, а на следующий день митрополит Владимир возложил на сестер кресты и покрывала и благословил Елисавету Феодоровну быть настоятельницей обители. Отныне она оставляла блестящий мир, восходя «в более высокий мир — мир бедных и страдающих». Святитель Трифон неоднократно впоследствии совершал богослужения и проповедовал в Марфо-Мариинской обители, а Великая княгиня Елисавета Феодоровна посещала Богоявленский монастырь. По Марфо-Мариинской обители владыка Трифон был знаком и с ее духовником протоиереем Митрофаном (Сребрянским).
В апреле 1906 года в Санкт-Петербурге начала работу 1-я Государственная Дума. Это было значительное событие в ряду преобразований, существенно изменивших государственный строй Российской Империи: волею монарха вводился представительный образ правления. Государь призывал «к содействию в законодательной работе выборных от народа»[24]. День открытия Думы был государственным торжеством; колокольный звон во всех церквах России возвещал о знаменательном событии. Отзываясь на него, святитель Трифон с волнением говорил, что сим открывается новая страница в истории нашего Отечества, и что будет написано на ней — неизвестно. «Что за ней, за этой завесой? — говорил он. — Мир, благоденствие, общее довольство или слезы, горе и рыдания, по выражению пророка (см.: Иез. 2, 10)?» В этот момент, пред лицом неизвестного будущего, как и во всякий значительный, переломный момент жизни, владыка приглашал верующих к усердной молитве за дорогую Родину, призывал «жить молитвой, миром и любовью, содействуя общему делу».
Не прерывалась связь епископа Трифона с Оптиной пустынью. В 1907 году владыка послал к старцу Варсонофию двух юношей — Николая и Ивана Беляевых. Успокаивая их мать, он, между прочим, сказал: «Не беспокойтесь… В Оптиной они увидят только хорошее, вынесут оттуда только хорошие впечатления, которые останутся у них на всю жизнь…»[25] Первый их двух братьев стал впоследствии последним оптинским старцем Никоном.
Посещая Москву, старец Варсонофий останавливался обычно у владыки Трифона в Богоявленском монастыре. В 1912 году иеромонах Варсонофий был назначен настоятелем Старо-Голутвина монастыря, и епископ Трифон, по благословению Святейшего Синода, 5 апреля возвел его в сан архимандрита. Владыка сам не служил, стоял на кафедре до малого входа, за которым возложил архимандричий крест и митру на отца Варсонофия. «Я привык окормлять приходящих в сей храм лишь словесным молоком, но ты требуешь твердой пищи, которой я не имею», — сказал он после отпуста и, утешая духовных детей старца, отходящего на страну далече (Лк. 15, 13), добавил: От Господа стопы человеку исправляются (Пс. 36, 23). А спустя год, на отпевании отца Варсонофия, владыка выразил свою трогательную любовь к нему и скорбь по усопшем старце в проникновенном надгробном слове.
В ноябре 1912 года митрополит Владимир был переведен в Санкт-Петербург, а на Московскую митрополию Высочайшим указом был назначен архиепископ Томский Макарий (Невский), один из старейших иерархов Русской Церкви, святой старец.
Летом того же 1912 года епископ Трифон побывал на Святой горе Афон. Нужно заметить, что у владыки сложились добрые отношения с братией московской часовни святого великомученика Пантелеимона Русского Пантелеимонова монастыря на Афоне, находившейся рядом с Богоявленской обителью. Не имея своего храма, афонская братия по великим праздникам участвовала в богослужениях в соборном храме Богоявленского монастыря.
О пребывании преосвященного Трифона на Афоне сохранились свидетельства в литературе, связанной с событиями вокруг почитания Имени Божия на Святой горе в 1910-1913 гг.[26] В апреле 1914 года он участвовал в cуде над афонскими иноками Московской Синодальной конторы под председательством митрополита Московского св. Макария, попытавшейся, как известно, покрыть любовью разногласия в этом «сокровенном деле»[27].
В 1913 году Преосвященный Трифон, состоявший действительным членом Московского Археологического института, в соответствии с программой этого института, составил изъяснение древнего русского богослужебного обряда «Пещного действа» и организовал в Большом Успенском соборе и в Богоявленском монастыре его совершение[28]. Знакомя своих современников с забытым церковным действом, святитель стремился указать пути воцерковления театра, с которым, не без участия промысла Божия, оказалась связана его пастырская деятельность. В заключение своего труда преосвященный Трифон указывает на причину зла, разлившегося по всей русской земле, которую он видел в охлаждении и даже озлоблении к Церкви образованного общества, воспитанного «на иных началах»:

trifon3

«Хотя по-прежнему простой народ и теперь живет церковной жизнью, свято чтит святых подвижников Церкви и счастьем считает, хотя бы в нищенском образе, поклониться святым чудотворным мощам и иконам; но образованное общество, воспитанное на иных началах, давно уже охладело к Церкви, а в последнее время, к несчастью, это равнодушие сменяется, как будто, озлоблением против нее. Напрасно радостно и торжественно звучат колокола, оно [образованное общество] не идет в храм Божий. Условия жизни изменились, так что вернуться к прежнему патриархальному быту уже невозможно. И как бы мы ни взывали вместе в Гоголем: «Русь, остановись!» — она не остановится на своем пути. Мы желали бы и лишь пламенно молимся о том, чтобы в этом шествии она окончательно не потеряла то, что во все времена составляло ее лучшее достояние: святую веру и любовь к своей небесной матери — святой Церкви… Потеряет окончательно веру, — пророчески заключал святитель, — потеряет Бога и станет глубоко несчастна…» Архипастырь Христов скорбел об отступниках и молился о них: «Видя так много угрюмых, мрачных, озлобленных, лишенных светлой надежды людей, мы глубоко скорбим о них, усердно молим Спасителя Христа — истинного Света, да освятит Он их Своими лучами и да возродит в душах их святую веру» …
В 1914 году епископ Трифон был управляющим Московской митрополией. В июле этого года началась Первая мировая война[29].
4 августа Государь Император Николай II с Семьей прибыл в Москву. В Слове при встрече Государя в Большом Успенском соборе 5 августа епископ Трифон называл Государя «поборником правды Божией и Креста Господня»; он выразил веру в правоту нашего дела и смиренное упование на всемогущий Промысл Божий, на молитвы Царицы небесной и угодников Божиих: ведь «мы встаем за наших единоверных и единокровных братьев, мы вступаемся за поруганную правду, за гонимую святую веру нашу, за Крест Христов, за честь и славу нашей Родины, обагренной и искупленной кровью наших отцов…»
22 августа 1914 года епископ Трифон отправился на фронт. В то время владыке было от роду 53 года[30].
Около года провел епископ Трифон в армии, исполняя обязанности полкового священника 168-го пехотного Миргородского полка и благочинного 42-й пехотной дивизии. За отличие во время военных действий Государь Император пожаловал преосвященного Трифона панагией на Георгиевской ленте из кабинета Его Императорского Величества.
Епископ Трифон был в действующей армии дважды — сначала на польском (август 1914 — 1915), а затем на румынском (1916) фронтах. Сохранился его фронтовой дневник первого периода[31], дающий достаточно ясное представление о жизни святителя на фронте, о его подвиге военного священника.
Он жил практически в той же обстановке, что и окружающие его военные, переносил те же невзгоды фронтовой жизни. Ходил пешком по несколько десятков верст (однажды прошел 200 верст). Ночевать приходилось часто в бедных избах (хатах) русских и польских крестьян, иногда не удавалось заснуть из-за холода, обстановки или пальбы (а иногда и вовсе не приходилось ночевать). Бывало, после бессонной ночи шел служить обедню, служил при громадном количестве народа, затем говорил проповедь, раздавал крестики, иконки… Мучили болезни, усталость. Началась эпидемия холеры… Приходилось терпеть и грубости; однажды, во время перехода, он едва не был раздавлен артиллерийским орудием («а то погиб бы бесславной смертью»)…
В дневнике встречаются и живописные наброски великолепной южной природы, и очень живые зарисовки из народного и солдатского быта («типы для повести», — замечает тут же владыка), и ужасные картины войны — сожженные дома, брошенные алтари, растерзанные тела, мучительно умирают от снарядов и люди, и лошади… Воодушевление успехов, побед, панихиды по погибшим и благодарственные молебны сменяются тоской неопределенности («завтра выступаем куда-то»), унынием военных неудач и поражений…
Владыка часто, когда только это было возможно, служил (в походном храме, устанавливаемом то в штабе корпуса, то в лазарете, а зачастую в тех же крестьянских избах, иногда в униатских храмах или просто на открытом воздухе — где придется); невозможность служить была для него одним из самых тяжелых лишений. К службам собиралось, кроме солдат и офицеров, много верующих из местного населения; пел иногда солдатский хор, иногда народный. Бывало, не все могли попасть в церковь, часто народ молился с плачем… Владыка исповедовал, причащал, проповедовал, напутствовал умирающих, хоронил погибших; часто отпевать приходилось прямо в поле… И, главное, постоянно молился — о судьбах Отечества, о русских воинах, с которыми успел сродниться, о которых отечески заботился и скорбел: «Надо бы дать отдохнуть солдатам, а там уже воевать, а теперь нельзя с одного вола драть две шкуры… Тоска на душе ужасная! Тошно расставаться с людьми. Не мог от мучительного сжатия сердца быть в строевой, конечно, во всем виноваты нервы…» Здесь, на фронте, владыка был «свидетелем славных подвигов русских воинов и не менее славной кончины многих дорогих наших братьев» и многих чудес милосердия Божия.
В одной из проповедей, записанных в том же фронтовом дневнике, владыка рассказывает, как однажды его поразила пламенная молитва простой женщины пред образом Богоматери в храме, потрясаемом временами громом пушек. «И таких женщин много на Руси, — говорит владыка, — и, как фимиам кадильный, возносится молитва вдов и сирот к Престолу Божию, и верим, что преклонит она на милость Бога и воцарится правда на земле… Да наступит же скорее мир, да вздохнут облегченно люди-братья и дружно возьмутся за работу на пользу и славу великой Руси…» В то время, когда все устали от войны, трудно было предвидеть и вовсе не хотелось верить в то, что России предстоят еще несравненно более тяжелые и жестокие испытания.
На польском фронте владыка получил контузию и вынужден был возвратиться в Москву. В 1916 году он вновь уезжал на фронт, на этот раз — румынский[32]. Вернулся в Богоявленский монастырь на Пасху. Здоровье его было сильно расстроено, на фронте он потерял зрение одного глаза. Преосвященный Трифон подал прошение об увольнении на покой с пребыванием в родной ему Оптиной пустыни. 2 июня 1916 года Высочайшим повелением первый викарий Московской епархии епископ Дмитровский Трифон был уволен на покой. Одновременно он был назначен управляющим Ново-Иерусалимским Воскресенским монастырем[33].
1 июля 1916 года состоялось прощальное богослужение преосвященного Трифона в Богоявленском монастыре. В соборном храме обители собралось огромное количество богомольцев. По окончании богослужения епископа Трифона чествовали по случаю исполнившегося пятнадцатилетия его пребывания в епископском сане. Ректор Московской Духовной Академии Преосвященный Феодор, епископ Волоколамский, обратился к епископу Трифону с проникновенным словом и преподнес ему на память от Московских викариев Казанскую икону Божией Матери. Богомольцы Богоявленского монастыря преподнесли почитаемому ими святителю ценную панагию и епископское облачение[34]. Прощаясь с братией обители, преосвященный Трифон сказал: «Искренне желаю всем вам милости Божией, мира душевного, той светлой духовной радости, которую может испытать только христианин и выше которой нет ничего на свете».

На покое

Владыка поселился в Новом Иерусалиме и занялся монастырскими делами. Прежде всего, наладил церковную службу, которая приобрела свойственное его богослужениям благолепие. В Новом Иерусалиме преосвященный Трифон, как и прежде в своей деятельности, уделял значительное внимание духовному просвещению народа и благотворительности, всюду сея семена веры и милосердия. Известно, что он на свои средства построил здесь женскую гимназию, где сам читал лекции. В годы войны в монастыре располагался лазарет для раненных, который теперь также стал предметом заботы преосвященного Трифона. К владыке приезжали его духовные дети, останавливались в монастырской гостинице, иногда жили здесь по несколько дней.
Между тем, в стране происходили невиданные по катастрофичности и трагизму события: февральская революция, отречение Государя Императора Николая II от престола (2 марта 1917 года), арест Царской Семьи по приказу временного правительства (8 марта 1917 г.) и последующая отправка ее в Сибирь (1 августа 1917 г.), большевистский переворот октября 1917 года.
15 августа 1917 года начал работу Поместный Собор Русской Православной Церкви. 30 октября, спустя несколько дней после октябрьского переворота, Собором было принято решение о немедленном избрании Патриарха. 5 ноября, после Божественной литургии в храме Христа Спасителя, совершенной митрополитом Киевским Владимиром (Богоявленским), был отслужен молебен Христу Спасителю, Божией Матери и святителям Московским, и старец Зосимовой пустыни иеромонах Алексий вынул жребий. Патриархом Московским и всея Руси стал митрополит Московский Тихон (Белавин).
Новая власть с первых дней своего существования проявила себя как власть богоборческая. Уже первые ее декреты были направлены на разрушение церковного строя и христианской нравственности. Появились первые христианские новомученики. В конце января 1918 года пришла весть об убиении митрополита Киевского и Галицкого Владимира (Богоявленского, † 25 января / 7 февраля 1918 года).
В одной из проповедей, произнесенных вскоре после мученической кончины почитаемого им святителя, преосвященный Трифон краткими словами рисует его святой образ; он говорит о скромности его иноческой жизни, о его желании быть всегда с Господом и умереть, храня веру и надеясь на молитвы Богоматери… С особой силой и проникновенностью звучат слова молитвы священномученика Владимира из этой проповеди: «Господи, останься с нами (Лк. 24, 29)! Останься, Господи, со мной, останься со всеми нами!..»
19 марта / 1 апреля 1918 года постановлением Патриарха Тихона и Священного Синода «епископ бывший Дмитровский Трифон был освобожден, согласно прошению, по болезни, от управления ставропигиальным Воскресенским Ново-Иерусалимским монастырем с назначением ему местопребывания в Донском ставропигиальном монастыре»[35].
Сохранились проповеди преосвященного Трифона, произнесенные в дни Страстной седмицы и на Пасху 1918 года. В них святитель непрестанно, как бы от лица верующих, испытуя их сердца, вопрошает о выборе пути, обращая их взоры к страданиям Спасителя, призывает свою паству к верности Христу, к покаянию, к молитве о себе и о ближних своих, уклонившихся от пути Христова, к молитве за врагов, указывает на то, что ничто в этом мире не совершается вне путей всеблагого и всемогущего Промысла Божия…
На Пасху 1918 года, 22 апреля / 5 мая, состоялось богослужение в Кремлевском Успенском соборе. В то время большевистское правительство уже переехало из Петрограда в Москву (10-11 марта), и Кремль стал недоступен для верующих. Служба на Пасху состоялась по специальному распоряжению Ленина, данному с целью успокоить ходившие в народе толки об осквернении и распродаже кремлевских святынь[36].
«В пасхальную ночь Москва была погружена в полный мрак, — сообщали в те дни «Церковные ведомости». — Даже Тверскую не осветили… И в этом мраке с глухим шумом и говором двигались тысячи людей, спешивших к светлой заутрене… Все храмы были переполнены. С разрешения совета народных комиссаров в пасхальную ночь доступ в Кремль был свободен. Молящихся пропускали через Троицкие ворота, где стоял вооруженный отряд солдат. Предполагалось, что будут открыты и Спасские ворота, но они остались запертыми. О пропуске в Кремль знали немногие, но, несмотря на это, сюда собралось около двадцати тысяч человек… Обычного в пасхальную ночь гулянья по Кремлю не было. Не было и иллюминации. Только во время крестного хода кто-то пустил несколько ракет у колокольни Ивана Великого…»[37]
В Успенском соборе пасхальную утреню и литургию служил всероссийский патриарх Тихон. Епископ Трифон, очевидно, также участвовал в этом богослужении[38], о чем мы имеем косвенное свидетельство в картине Павла Дмитриевича Корина, которую он назвал «Реквием».
Идея этой огромной символической композиции зародилась у художника в апреле 1925 года, во время похорон св. Патриарха Тихона[39]. Сюжет картины, явившейся плодом размышлений и трудов всей подвижнической жизни художника и оставшейся незавершенной (П. Д. Корин работал над ней с 1925 по 1959 гг.), очевидно, перекликается с этим последним пасхальным богослужением в Кремле. Действие ее разворачивается в Успенском соборе, в центре композиции — маленькая фигурка митрополита Трифона в ярко-красном пасхальном облачении, застывшая в молитвенном предстоянии… В 1929 году П. Д. Корин выполнил для этой картины этюд-портрет архиепископа Трифона.

trifon4

С 1918 года владыка безвыездно живет в Москве — сначала у своего брата Александра[40] на Поварской улице (вскоре переименованной в ул. Воровского), недалеко от храма преподобного Симеона Столпника[41], куда его приглашали служить. Когда улица была переименована, владыка говорил в шутку: «Я служил на Поварской, а теперь на Воровской».
Затем он переезжает на Знаменку к сестре Екатерине Петровне Бутурлиной[42]. Сестра с мужем занимала второй этаж, где у владыки была комната и походная церковь, которой он пользовался еще на фронте. Затем он переселился вниз, в швейцарскую.
Начался новый, наиболее тяжелый период жизни владыки Трифона, продолжавшийся до самой его кончины. Хотя он и не испытал прямых репрессий, однако не остался в стороне от гонений, узнав на себе их тяжесть и горечь. Все эти годы (а это не год и не два, а 14 лет) он не имел надежного пристанища, жил постоянно под угрозой выселения или даже ареста и вынужден был неоднократно менять квартиру; а в последние годы владыке и вовсе запретили жить в коммунальных квартирах, и он мог жить только в частных домах. Государство отказывало ему в прописке, лишало продовольственных карточек.
В 1920-е годы преосвященный Трифон живет у своих духовных детей, служит в различных храмах Москвы, проповедует, духовно руководит своей паствой. Владыка не имел также постоянного места служения; совершал богослужения там, куда его приглашали. А приглашали его часто и во многие храмы, так как в Москве владыка Трифон был очень почитаем и любим. Были храмы, где он мог служить и без приглашения, — на Знаменке[43], в Никитском монастыре[44], на Афонском подворье на Полянке[45]…
Прихожан в храмах стало меньше, многие «страха ради иудейска» отошли от Церкви, однако владыка не был одиноким. Наиболее преданная часть его паствы еще более сплотилась вокруг своего архипастыря. Духовные чада помогали владыке как и чем могли, от своих скудных средств, а в то время не только всякая услуга, но и просто знакомство с духовным лицом приобретало особую цену…
В проповедях, произнесенных Великим постом 1921 года, владыка вновь возвращается к теме пути; теперь он определенно и твердо говорит о пути стояния в вере, преданности воле Божией, пути смирения и терпения; это пути Божии, ведущие ко спасению, ко Христу, а всякий иной путь привел бы к гибели…
Во время служб владыки Трифона храмы были переполнены молящимися. На клиросе пели, бывало, выдающиеся певцы — артистка Большого театра А. Нежданова, дирижер и композитор Н. Голованов — его духовные чада; глубокая молитвенная настроенность святителя передавалась всем, и народ молился со слезами вместе со своим архиереем, «едиными устами и единым сердцем». Это был поистине «праздник жизни»[46], духовный пир.
Преосвященный Трифон часто служил со Святейшим Патриархом Тихоном. На этих службах другие сослужившие архиереи уступали владыке Трифону место рядом с Патриархом, хотя он был на покое, — из любви и уважения к нему. Иногда он произносил проповеди во время патриарших служб. Святейший Патриарх Тихон возвел преосвященного Трифона в сан архиепископа[47]…
25 марта / 7 апреля 1925 года скончался святой Патриарх Тихон. Владыка Трифон участвовал в его погребении[48]. В слове на кончину Патриарха он называет его «истинным крестоносцем», указывает на замечательную черту святителя, особенно поражавшую его, — благодушие, которое не могли поколебать никакие скорби. «Что такое благодушие? — вопрошает владыка. — Оно предполагает высокие качества души: кротость, смирение, полную покорность воле Божией, пламенную любовь ко всем людям, к добрым и злым, к друзьям и недоброжелателям. И все эти качества, озаряемые благодатью Святого Духа, как результаты и награды непрестанной молитвы…» Владыка Трифон вспоминал, как однажды святитель Тихон утешал и назидал его — «увы, часто, несмотря на годы и долговременную монашескую жизнь, малодушного, способного долго волноваться и раздражаться». «А что мы носим на груди? Образ Богоматери. Она ли не скорбела, Ей не оружие ли пронзило сердце, — говорил он, — а Она всегда благодушна — ни единого слова ропота, ни единой укоризны, даже при Кресте Сына Своего. А Он, милосердный Создатель, Он и на Кресте молился за всех и на всех призывал благословение Божие!» Святитель Трифон до конца дней хранил в памяти его «доброе милое лицо, озаренное любовью и лаской, его чудные очи, сияющие светом любви в жуткой пустыне нашей. За любовь — любовь. Ведь любовь не умирает…»
Митрополит Трифон в эти годы становится известным в Москве пастырем — одним из благодатных светильников, призванных Господом в эти суровые годы поддержать в народе величайшее сокровище веры. Владыка был знаком со схиархимандритом Троице-Сергиевой лавры Захарией[49], поддерживал духовную связь с оптинским старцем преподобным Нектарием[50].
Среди духовных детей владыки Трифона были архиереи, священники, монашествующие, ученые, артисты, врачи, инженеры, рабочие, взрослые и дети. Многим он помог устроиться в жизни, не погибнуть. А они, в свою очередь, помогали своему наставнику. Некоторые из духовных детей владыки Трифона были рядом с ним постоянно: готовили, чинили одежду, ограждали от слишком большого потока посетителей; между ними существовало никем не установленное распределение обязанностей. Другие лишь регулярно бывали на исповедях, пели на клиросе, провожали домой после службы. Кто-то пришел к владыке в 1920-е годы, многие знали его еще до революции, некоторые — с самого начала его архиерейского служения. К последним относилась семья купца Павла Павловича Федулова[51]. Его супруга Варвара Тимофеевна[52], бывало, брала на службы в Богоявленский монастырь свою маленькую сестренку Маню[53] (у них разница в возрасте была 20 лет). Когда владыка был на фронте, Варвара Тимофеевна организовывала ему посылки, а Маня делала приписку: «От девочки Мани, которая стоит напереди». Когда владыка приехал с фронта (а это было после Пасхи), однажды, после ранней обедни на Фоминой неделе, он пригласил Маню на чай, подарил ей пасхальное яйцо и свою карточку с фронта, где он изображен с денщиком и видны солдаты в окопах, а на обороте карточки было написано: «Благочестивой Мане в благодарность за подарки, присланные мне на позиции. 1916 г., 17 апреля». Потом владыка сказал ей: «Когда я умру, ты меня вспоминай и молись. Будешь молиться?» Маня ответила: «А вы не умирайте, поживите еще». Впоследствии он не раз вспоминал этот разговор, говоря: «Мария, а помнишь, ты меня просила пожить, и вот я все еще живу». В последний раз он вспомнил об этом месяца за два до своей смерти: «Мария, помнишь, ты меня просила, говорила: Владыка, не умирайте, поживите еще. А вот теперь ты и будешь просить, но я все равно умру…» После смерти владыки выросшая Маня, Мария Тимофеевна Злобина, собрала и перепечатала на свои скудные средства проповеди митрополита Трифона и материалы к его жизнеописанию.
Находясь на покое, архиепископ Трифон не принимал участия в управлении Церковью. Главным в его жизни стала теперь молитва и забота об окружающих, о ближних и дальних, любовь во Христе. «Молитва сохранит вас от всякого зла, — учил он свою паству, — утешит вас в дни скорби и печали, даст вам силы на все добрые дела. Верьте, то, что я говорю вам, проверено жизненным опытом. А кто из вас уже умеет молиться, кто из вас испытал и сладость молитвы за других, тот знает, что ничто на свете так не сближает людей, как искренняя сердечная молитва». Молитва была для владыки источником душевного мира и благодатной любви («благодать приобретается молитвой»).
«Путешественник, зашедший в непроходимые дебри, — говорил он в 1932 году, — отовсюду окруженный опасностями, начинает громко взывать о помощи… «Боже мой, Боже мой, зачем ты оставил меня! Господи, я взываю к Тебе, услышь меня!» Не для Господа нужен вопль нашего сердца — Господь все видит. Он нужен для нашего духовного усовершенствования. По тому, насколько он горяч, определяется степень нашей любви к Богу — подобно тому, как по биению сердца, сильному или слабому, определяется бодрость или упадок телесных сил…»
Владыка вступал уже на свою Голгофу — «вожделенную как рай», ибо она сияет светлыми лучами благодати Христовой, являет торжество любви и спасения, за нею — радость Воскресения… «Какова же причина этой радости? — вопрошает святитель. — В пасхальные дни так часто слышится песнопение: «О Божественнаго, о любезнаго, о сладчайшаго Твоего гласа! С нами бо неложно обещался еси быти до скончания века, Христе». Слышите, что Он говорит, наш возлюбленный Спаситель? Он говорит, что Он всегда с нами… А если Он с нами, если Он нас помнит, то что могут сделать с нами люди? Ничего — потому что велика сила Христова, велика сила Его Креста. Он возвышает, увеселяет и радует всех скорбящих. Он поселил радость в апостолах, так что они, радуясь, готовы были идти на страдания и смерть…»
В 1929 году власти вероломно начали новую волну репрессий. В это время (в конце 1920-х годов) архиепископ Трифон жил в квартире П. П. Федулова. Вот один эпизод из жизни владыки того времени[54].
Однажды, в 1929 или 1930 году, на Рождество архиепископ Трифон был в многодетной семье его брата И. П. Федулова; привезли много елок, дети ставили для владыки спектакль «Бежин луг»: сами сделали костюмы, постелили зеленый ковер на всю комнату, устроили костер из красных лампочек. Руководила Варвара Тимофеевна. Было очень весело, дети читали стихи, владыка аплодировал, просил еще что-нибудь прочитать, в общем, с удовольствием присутствовал на спектакле… Когда спектакль закончился, сели пить чай. Время было позднее — часов 12 ночи… Вдруг — пронзительные звонки — это означало проверку (а тогда часто милиция приходила проверять документы — обычно туда, где были освещенные окна)… Владыка Трифон сидел совершенно спокойный, молился. А Михаил Всеволодович, который был с ним[55], волновался. Владыка еще его спросил: «Михаил Всеволодович, у вас паспорт с собой? Надо с собой всегда носить паспорт». Вошли дворники, милиция… В этой же квартире жил Сандро, грузин, который работал на Лубянке. Он вышел в коридор (коридор был длинный) и не пропустил их, сказав: «У нас гости, у нас все в порядке», показал свой документ. И так все обошлось…
14 июля 1931 года, «ввиду исполнившегося 30-летия архиерейского служения архиепископа Трифона», Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий возвел его в сан митрополита. Владыка Трифон писал, что он не стремился к такому высокому сану и принимает его со смирением[56].
В последние годы митрополит Трифон часто служил в храме свв. мучеников Адриана и Наталии[57], где в то время находилась чудотворная икона мученика Трифона[58]. Особо торжественные богослужения совершались в этом храме в день Ангела владыки 1 февраля по старому стилю.
Митрополит Трифон был не только выдающимся проповедником, но и церковным песнотворцем, и духовным писателем. Он составил ряд молитв, акафист на русском языке «Слава Богу за все», написал также ряд лирических и духовных стихов. Известно, что владыка Трифон писал мемуары, которые после его смерти были утрачены[59].
В конце 1931 года владыка в очередной раз был вынужден был искать квартиру; он даже со скорбью думал уезжать из Москвы. Тогда нашелся один добрый христианин, бывший инженер-путеец Дмитрий Петрович Понсов[60], который предложил ему поселиться в небольшой комнате в его частном доме на Новосущевской улице (близ современной станции метро «Новослободская»). Здесь митрополит Трифон провел последние годы своей жизни. По воспоминаниям ныне живущего Алексея Дмитриевича Понсова, младшего сына супругов Д. П. и Л. М. Понсовых, жил он очень скромно и уединенно, изредка за ним приезжали и увозили на службу; посетители были редки. Домашние знали, что за владыкой ведется наблюдение. К соседям приходили сотрудники ГПУ и интересовались тем, кто приходит к владыке Трифону, но соседи мало что могли сказать. В то время архиепископ Трифон был уже сильно болен, он ходил либо с палочкой, либо при поддержке ухаживавшей за ним женщины.
В 1934 году митрополит Трифон тяжело заболел. В день своего Ангела, 1 февраля 1934 года, он служил в храме во имя святых мучеников Адриана и Наталии и закончил свою проповедь словами, что, может быть, последний раз молится со своей паствой, просил их в случае кончины молиться о упокоении его души. Владыка просил не говорить никаких речей при его погребении, завещал отпеть его по чину погребения монахов, как было в Древней Руси, и положить в гроб в мантии и клобуке.
Последнее свое богослужение митрополит Трифон совершил в субботу Светлой седмицы 1934 года в храме «Малого Вознесения» на Большой Никитской улице. Совершалась поздняя литургия. Владыка был очень слаб, его поддерживали под руки иподиаконы. После службы митрополит Трифон сидя благословлял всех. Прихожане чувствовали, что это в последний раз, и с трудом сдерживали слезы…
Известно, что митрополит Трифон изъявлял желание облечься в великую схиму, но не успел осуществить это намерение.
За неделю до смерти он уже не вставал с кровати. Однажды он дал духовной дочери, ухаживавшей за ним, Марии (Русиной)[61], Евангелие и сказал: «Читай до конца». Мария впоследствии вспоминала, что у нее тогда появилась мысль: «До какого конца? До конца книги или до конца его жизни?» Начала читать, и с тех пор каждый день по целому дню читала, а владыка слушал…
Дня за два до смерти владыка наказывал, чтобы его духовные дети пришли к нему получить благословение. 1 / 14 июня 1934 года, в день своей кончины, будучи уже слепым, он просил их петь Пасху. Настоятель храма Адриана и Наталии хотел привезти чудотворную икону мученика Трифона, но владыка Трифон отказался, сказав, что не может принять такую святыню, потому что в этой комнате проходит вся его жизнь…
Кончина митрополита Трифона была кончиной праведника — он как бы тихо уснул до «обещанного пробуждения к радости вечного невечернего дня»[62].

trifon5

Владыка завещал отпевать его в храме Адриана и Наталии, что и было исполнено. Погребение почившего было назначено на пятый день, 18 июня. Отпевание совершил высокопреосвященный митрополит Сергий в сослужении архиепископа Смоленского и Дорогобужского Серафима (Остроумова), архиепископа Дмитровского Питирима (Крылова) и множества духовенства. После долгого прощания гроб обнесли вокруг храма и на катафалке, на 6 лошадях в белых попонах, везли к месту погребения, на Введенское (Немецкое) кладбище, что в Лефортове. Гроб был покрыт мантией, рядом стояли посох и рипиды. Шли под проливным дождем, движение по дороге останавливалось… Из храма Петра и Павла, что в Лефортове, настоятель вышел к воротам и служил литию. На кладбище встречавших было не меньше, чем сопровождавших катафалк. Все были мокрые до костей — вместе с людьми плакала и природа…

Слава Богу за все

«Слава Богу за все!» Эти удивительные слова произнес, умирая в изгнании, великий святитель Иоанн Златоуст († 14 сентября 407 г.), столь любимый митрополитом Трифоном; эти слова многократно повторяли многие исповедники и мученики за Христа. Этими же словами закончил свое выступление на суде священномученик митрополит Петроградский Вениамин (Казанский, † 31 июля / 13 августа 1922), невинно осужденный и приговоренный к смерти. «Слава Тебе, Боже» — таковы были последние слова святого Патриарха Тихона… В этих словах благодарности Богу и славословия заключается не только главный духовный опыт Русской Православной Церкви в годы жесточайших гонений, но и вообще самый глубокий и сокровенный опыт пребывания Церкви в отпадшем от Бога и спасенном Богом мире…
В последние годы своей жизни митрополит Трифон пишет удивительный, и по глубокому духовному смыслу, и по поэтической форме, акафист «Слава Богу за все», сравнимый с творениями святых христианских тайнозрителей. Это гимн «нетленному Царю веков, содержащему в деснице Своей все пути жизни человеческой», внезапно блистающему в душе человека во время самых сильных радостей жизни и делающему их бесцветными, темными, призрачными… Душа гонится за Ним… беседа с Ним мягче елея и сладостнее сот, молитва к Нему окрыляет и живит… Когда в сердце сияет светильник Его огня, не страшны бури житейские — в душе тишина и свет, там Христос… сердце становится светоносным, как железо в огне, озаряемое одним из бесчисленных Его лучей… исполняется благодарности к Нему — за непостижимую живительную силу благодати, за благость во мраке, когда далек весь мир, за земную жизнь, предвестницу небесной, за тоску по вечной Отчизне, за дар вечной жизни, за обещание желанной встречи с умершими…
«Поистине, смерть есть тайна, — говорил владыка незадолго до своей кончины на отпевании Д. П. Понсова, — которую мы поймем тогда, когда все соединимся в Царстве небесного Отца, чтобы уже вечно жить одной любящей семьей. И пока мы здесь, на земле, будем верить, что любовь не умирает, что она вечно жива… Соединенные этой любовью, усердно помолимся…»
В предсмертной молитве, которую митрополит Трифон продиктовал за несколько дней до своей смерти, он, подобно мученику Трифону, молится Господу Богу не за себя, а за всех чад духовных своих, живых и мертвых, и за всех благотворящих ему и милующих; он просит Господа о великой Его милости для всех них: живых соблюсти в мире и благосостоянии, усопшим даровать вечный покой и бесконечную радость.

Могила

Ограда на могиле митрополита Трифона, установленная на мраморном цоколе, выкрашена в белый цвет, над могилой белый мраморный крест, на котором высечены слова святителя: «Дети мои, любите храм Божий, храм Божий — это земное небо». Все это было устроено уже после войны, а прежде был холмик, сажали траву, покупали голубые гортензии. Марья Тимофеевна Злобина собирала со всех духовных чад владыки как бы подать на цветы…
Прошло уже 70 лет со дня кончины митрополита Трифона, однако имя его не забыто, оно записано во многих и многих помянниках, святитель по-прежнему почитаем верующими — не только жителями Москвы, но и всей православной России. Могила его всегда в образцовом порядке, украшена цветами, у подножия креста всегда горит лампада. Это — плоды заботливой любви его духовных детей и тех, кто полюбил владыку уже после его кончины.
За любовь — любовь. Для любящего сердца нет смерти. Любовь нельзя заключить во гробе, она превыше всего земного и небесного, она не умирает.
[1] Среди предков митрополита Трифона были лица духовного звания. В «Истории Царства Грузинского» Царевича Вахушти Багратиони (Перевод Н. Т. Накашидзе. Тбилиси, 1975, с. 76); упоминается монах Давид Туркистаншвили — как один из двух старцев, направленных в Россию в 1690-е гг., чтобы возвратить имеретинского царя Арчила. В современном издании «Дворянские роды Российской Империи» ([63], с. 210-213), указывается, что монах Давид Туркистаншвили сопровождал царя Арчила при его переезде в Россию; упоминается также архимандрит Лаврентий, принадлежавший к тому же роду, бывший настоятелем Донского монастыря в Москве (с 1705 г., вероятно, до своей кончины в 1720 г.). Князь Борис (Баадур) Панкратьевич Туркистанов, прапрадед митрополита Трифона, согласно указанному изданию, приходился архимандриту Лаврентию племянником.
[2] Памяти В. А. Туркестановой. Шамордино, 1913, с. 5.
[3] Дворянские роды Российской Империи, в 10 томах. Т. IV: Князья Царства Грузинского / Авт.-сост. П. Гребельский, и др. СПб., 1998, с. 216-217.
[4] Памяти В. А. Туркестановой. Шамордино, 1913, с. 9.
[5] Храм святого мученика Трифона в Напрудном. Главной святыней храма была чудотворная икона святого мученика Трифона с частицей его мощей из этого храма, которая ныне находится в церкви во имя Божией Матери «Знамение» в Переяславской слободе (у ст. метро «Рижская»). В 1992 г. храм св. мученика Трифона возвращен Церкви.
[6] В тексте приводятся цитаты из слов митрополита Трифона, опубликованных в книге: Митрополит Трифон (Туркестанов). Любовь не умирает. Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2007.
[7] Церковные ведомости. СПб., 1890, № 3, с. 50-51.
Архимандрит Николай (Зиоров) был ректором Тифлисской Духовной семинарии в 1889-1891 гг., впоследствии — архиепископ Варшавский и Привисленский. † 20 декабря 1915 г. в Петрограде.
[8] Палладий (Раев) — архиепископ Карталинский и Кахетинский, Экзарх Грузии (1887-1892), с 1892 г. -митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, первенствующий член Святейшего Синода. † 5 декабря 1898 г.
[9] Архимандрит, а впоследствии митрополит Антоний (Храповицкий) был ректором Московской духовной академии с 1890 по 1895 гг. После революции — предстоятель Русской Зарубежной Православной Церкви. † 28 июля / 10 августа 1936 г. в г. Сремские Карловцы.
[10] Из письма иеромонаха Трифона К. Н. Леонтьеву.
[11] Митрополит Трифон (Туркестанов). Древнехристианские и оптинские старцы. М.: Мартис, 1997, с. 247-248.
[12] Епископ Волоколамский Арсений (Стадницкий) был ректором Московской духовной академии с 1898 по 1903 гг. (до 28 февраля 1899 г. в сане архимандрита). † 10 февраля (или 28 января) 1936 г. в Ташкенте, в сане митрополита Ташкентского.
[13] Московская Духовная семинария находилась в Божедомском переулке (ныне ул. Делегатская, близ современной станции метро «Новослободская»). Ныне здание семинарии занимает Музей декоративно-прикладного и народного искусства.
[14] Примечательно, что речь архимандрита Трифона при наречении его во епископа Дмитровского была издана отдельной брошюрой под названием: «Великий подвиг епископского служения и святоотеческие наставления о приготовлении к нему» (М.: Унив. Тип., 1901).
[15] Т. е. Церкви.
[16] Эта больница-приют была устроена по благословению митрополита Владимира; 30 декабря 1902 г. преосвященный Трифон освятил больничный храм во имя преподобного Симеона Столпника, где сказал слово, которое впоследствии было издано.
[17] В «Московских церковных ведомостях» тех лет часто можно встретить сообщения о том, что епископ Дмитровский Трифон, по желанию верующих (торговцев Александровской линии, или Лубянского пассажа, или рабочих хлебной биржи и др.), совершил молебствие пред чтимыми иконами или по какому-либо случаю, в том или ином храме, или просто помещении, или специально устроенной палатке.
[18] Так, 5 декабря 1903 г. преосвященный Трифон совершил отпевание протоиерея Григория Дьяченко, выдающегося духовного писателя, настоятеля Трифоновской, что в Напрудном, церкви; в мае 1911 г. участвовал в погребении известного русского историка, профессора В. О. Ключевского († 12 мая 1911 г.).
[19] Епархиальный дом с храмом во имя святого равноапостольного князя Владимира, в Лиховом переулке (в Каретном ряду), был устроен заботами митрополита Владимира. Этот дом стал центром церковно-общественной жизни Москвы. Cбор от публичных чтений, устраиваемых в епархиальном доме, обычно поступал в фонд различных церковно-благотворительных учреждений. В этих чтениях участвовал и епископ Трифон.
[20] Одним из первых в Московской епархии преосвященный Трифон посетил храм в селе Говорово, своем родовом имении. Древний храм, дорогой ему по детским воспоминаниям, был им отремонтирован и заново отделан.
[21] С ними был и церковный писатель, а затем священник Д. С. Дмитриев, который описал это паломничество.
[22] Впоследствии архиепископ Смоленский и Дорогобужский, † 25 ноября 1937 г.. Ныне причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских.
[23] Антоний (Флоренсов), епископ Вологодский и Тотемский, † 20 февраля 1918 г. или 18 февраля 1920 г., погребен в Донском монастыре.
[24] Слова из приветственной речи Императора Николая II при открытии 1-й Государственной Думы.
[25] Жизнеописание иеромонаха Никона, последнего старца Оптиной пустыни, СПб.: Сатис, 1994, с. 26.
[26] Иеросхимонах Антоний (Булатович) сообщает, что владыка Трифон выразил сочувствие имяславцам и посоветовал духовнику Пантелеимонова монастыря иеросхимонаху Алексию (Киреевскому), ученому иноку, противнику «имяславия», покинуть Афон (Иеросхимонах Антоний (Булатович). Моя борьба с имяборцами на Святой горе. Пг., 1917, с. 26. Приводится по кн.: Имяславие. Антология. М, 2002, с. 482); в докладе игумена Пантелеимонова монастыря о. Мисаила об «имябожниках» упоминается, что монах Сергий (Гуминский) вручил епископу Трифону свои сочинения о почитании имени Божия (Забытые страницы русского имяславия. Паломник, 2001, с. 164)…
[27] Важное значение в решении вопроса о судьбе имяславцев имело покровительство св. Государя Императора Николая II. Так, незадолго до суда Московской Синодальной конторы, состоявшегося 24 апреля 1914 года, Император представил обер-прокурору Синода В. К. Саблеру записку (а тот препроводил ее в Синод), в которой говорилось: «Забудем распрю — не нам судить о величайшей святыне: Имени Божием и навлекать гнев Божий на нашу родину…» (Цит. по: Забытые страницы русского имяславия. Сборник документов по афонским событиям 1910-1913 гг. и движению имяславцев в 1910-1918 гг. М.: «Паломник», 2001, с. 218.)
[28] Этот труд был издан сперва в «Душеполезном чтении» (1913, ч. 1, с. 473-494), а затем отдельной брошюрой.
[29] Слово епископа Трифона, произнесенное в 13-ю годовщину архиерейства, произнесенное в Богоявленском монастыре 1 июля 1914 г., дает повод думать, что еще до объявления войны, которое последовало 19 июля (а убийство в Сараеве наследника австрийского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда, послужившее поводом для начала войны, произошло 15 / 28 июня), владыка Трифон предполагал покинуть Богоявленский монастырь. Так, он говорит: «Очень может быть, я последний раз встречаю этот день вместе с вами в этом монастыре… Для того, кто уходит, эти впечатления останутся с ним, и в тиши, в уединении молитва явится особенно действенной, живой, одушевленной».
[30] Подлинные обстоятельства и мотивы ухода владыки Трифона на фронт нам также неизвестны вполне. Думается, мотивы были, прежде всего, пастырские и патриотические — желание послужить делу духовного утешения русских воинов, подвизающихся в тяжелом ратном подвиге. Возможно, владыка видел в начавшейся войне указание воли Божией, направляющей его к иному служению, в то время как ему, возможно, предстояло новое, более высокое, назначение, а сам он думал об уходе на покой и уединении.
«Случай если не исключительный, то в наши дни весьма редкий, — писал «Русский паломник» (1914, № 35, с. 566). — преосвященный Трифон, епископ Дмитровский, викарий Московской епархии, отправился на войну простым священником. Людям особенно нашего времени так свойственно тяготение ко всему земному — богатству, славе и прочим личным «благополучиям», что всякие противоположные явления оставляют за собой яркий свет… В противовес своим стремлениям они узнают, может быть, в примере этом настоящую цену всего земного, которое оставил епископ Трифон ради иных, высших целей. Как только война оторвала множество людей от семей, от личного благосостояния и покоя, оторвался и он от своего положения, в котором было к чему привязаться: ему предстояла видная карьера».
Известно два случая ухода архиерея на фронт в то время в качестве рядового священнослужителя: первый — епископ Трифон; второй — архиепископ Таврический Димитрий (князь Абашидзе), который был священником одного из боевых судов Черноморской эскадры. «Русский паломник» (1915, № 22, с. 352) отмечает, что, в отличие от преосвященного Трифона, Высокопреосвященный Димитрий был не викарным, а правящим епископом и ушел на фронт, сохраняя за собой в полноте каноническую архиерейскую власть. В этой заметке сообщается, что епископ Трифон, уходя на фронт, подал прошение об увольнении на покой.
[31] Этот дневник, написанный весьма неразборчивым почерком, частично расшифровал и поместил во 2-й части «Материалов для биографии…» А. М. Залесский. «Материалы…» были с небольшими пропусками опубликованы в кн.: Митрополит Трифон (Туркестанов). Проповеди и молитвы. Материалы к жизнеописанию / Сост. иеромонах Афиноген (Полесский). М.: Сретенский монастырь, Новая книга, Ковчег, 1999, с. 9-224.
Дневник охватывает период с сентября 1914 по начало 1915 г.
[32] Об этом пребывании владыки Трифона на фронте мы не имеем сведений, известно лишь, что в 1916 г. он был награжден орденом св. князя Александра Невского. Епископ Трифон был единственным архиереем, удостоенным такой награды.
[33] Церковные ведомости, 1916, № 25, с. 257.
[34] Московские церковные ведомости, 1916, № 27-28, с. 399.
[35] В деле «Об освобождении епископа Трифона от управления Новоиерусалимским монастырем», находящемся среди документов Канцелярии Патриарха Тихона и Священного Синода за 1918 г., (РГИА, ф. 831, оп. 1, № 170, лл. 4-7), имеется письмо от 15 / 28 марта на имя преосвященного Трифона с выражением надежды, от имени Патриарха Тихона, на скорейшее возвращение епископа Трифона во вверенный ему монастырь «в виду возникших в обители нестроений». Через два дня, 17 / 30 марта 1918 г., следует прошение владыки Трифона об увольнении, а еще через два дня, 19 марта / 1 апреля, — постановления Патриарха и Синода, при чем суждение о назначении управляющего Новоиерусалимским Ставропигиальным монастырем постановили иметь особо. Через год монастырь был закрыт.
[36] См.: Сорок сороков / Сост. П. Паламарчук, т. 1: Кремль и монастыри, с. 43.
[37] Прибавления к Церковным ведомостям, 1918, № 17-18, с. 585.
[38] П. Паламарчук сообщает, что последнее пасхальное богослужение в Кремле возглавлял епископ Трифон, но это не соответствует официальному сообщению «Церковных ведомостей». См.: Сорок сороков, с. 43.
[39] «Реквием» — авторское название картины, более известной под названием «Русь уходящая», принадлежащем А. М. Горькому. (См.: Нарциссов В. В. Художник и время // Павел Дмитриевич Корин. 1892-1967. К столетию со дня рождения. М., 1993, с. 16-25.)
Эскизы для картины «Реквием» хранятся в доме-музее П. Д. Корина в Москве.
[40] Александр Петрович Туркестанов, род. в 1864 г., окончил юридический факультет Московского университета; † 18 сентября 1920 г. в Москве.
[41] Этот храм был закрыт в 1940 г. С 1992 г. вновь действующий.
[42] Екатерина Петровна Бутурлина (урожд. Туркестанова), род. в 1858 г., † в Москве в 1920 г., похоронена в Донском монастыре, рядом с матерью; была замужем за генералом от инфантерии С. С. Бутурлиным, пережившим жену на несколько месяцев; сыновья их, гвардейские офицеры, эмигрировали.
В списке архиереев на 1923 г. (РГИА, ф. 831, оп. 1, № 218, л. 335 об.) указан адрес епископа «Трифона, бывшего Дмитровского»: Крестовоздвиженский переулок [рядом с ул. Знаменкой], дом Бутурлина, № 25.
[43] Церковь Знамения на ул. Знаменке, одна из древнейших в Москве, была разрушена в 1931 г.
[44] Никитский женский монастырь находился на ул. Большой Никитской. Монастырь был окончательно закрыт в 1929 г. В 1935 г. все его храмы были разрушены.
[45] Подворье Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря с церковью в честь иконы Божией Матери «Скоропослушницы» на Полянке, было построено в 1912-1913 гг. усердием старца иеросхимонаха Аристоклия († 24 августа 1918 г.).
[46] Слова из акафиста «Слава Богу за все».
[47] Точная дата и обстоятельства этого повышения в сане нам неизвестны. Вероятно, оно последовало летом или осенью 1923 г.
[48] См.: Протоиерей Н. Кончина и погребение Святейшего Патриарха Тихона // Акты Святейшего Патриарха Тихона. М., 1994, с. 367.
[49] Схиархимандрит Захария (в монашестве Зосима) после закрытия Троице-Сергиевой Лавры жил в Москве у духовных детей. † 2 / 15 июня 1936 г., похоронен на Введенском (Немецком) кладбище.
[50] Иеросхимонах Нектарий (Тихонов) после закрытия Оптиной пустыни поселился в селе Холмищи Брянской области, куда к нему потянулся поток людей со всей России. † 29 апреля / 12 мая 1928 г.
[51] † 1938.
[52] Род. в 1883 г.; † 1972 г.
[53] Род. в 1903 г.; † 1985 г.
[54] Излагается по рассказу В. И. Флоровой (урожд. Федуловой, род. 1922 г.).
[55] М. В. Штурм, сын военного врача В. Н. Штурма († 1912), впоследствии иеродиакон Феофан, † 28 июля 1954 г., похоронен рядом с митрополитом Трифоном.
[56] Слова из письма митрополита Трифона, которые приводит в своих воспоминаниях М. В. Штурм (иеродиакон Феофан). Иеродиакон Феофан. Светлой памяти митрополита Трифона. Б. г. Ркп.
[57] Церковь Адриана и Наталии в Мещанской слободе (недалеко от нынешней станции метро «Проспект мира») была разрушена в 1936 г.
[58] Очевидно, чудотворная икона из храма святого мученика Трифона в Напрудном, закрытого в 1931 г.; ныне она находится в храме во имя иконы Божией Матери «Знамение» в Переяславской слободе (у ст. метро «Рижская»).
[59] Акты Святейшего Патриарха Тихона, с. 15.
[60] † 5 марта 1934 г.
[61] Русина Мария Артемьевна. Она была племянницей «тети Насти», помогавшей владыке Трифону по хозяйству. Девочка рано осталась сиротой, и владыка сперва устроил ее в в Дом призрения в Сергиевом Посаде, а затем, в 1918-1919 гг., в Марфо-Мариинскую обитель (закрыта в 1926 г), где она и воспитывалась. Впоследствии она вышла замуж. В марте 1934 г. мужа взяли в армию на Дальний Восток; тогда владыка сказал ей: «Не расстраивайся, я тебе сделал много в детстве, а теперь ты за мной больным поухаживаешь, ты теперь свободна, а его (мужа), когда там не нужен будет, отпустят».
[62] Из акафиста «Слава Богу за все».